Ваш надежный источник

В конце февраля армянство всего мира отметит скорбную дату – 25-ю годовщину геноцида армян в Сумгаите. В 1989 году в Ереване вышел сборник «Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев», в котором были собраны записанные по горячим следам рассказы вырвавшихся из ада сумгаитских армян. В числе множества прочих мероприятий, посвященных трагической дате, готовится к печати второе, дополненное издание этого уникального сборника.

Panorama.am продолжает публиковать эти свидетельства, которые невозможно читать без содрогания, боли и потрясения…

АВАНЕСЯН МАРИНА АЛЕКСАНДРОВНА
Родилась в 1965 году
Проживала по адресу: Сумгаит,
3 микрорайон, д.5/2, кв.42.
Работала расчетным бухгалтером в сумгаитском управлении "Вторсырье".

У меня был день рождения. О том, что в городе что-то происходит, я догадалась, когда вышла 27-го купить бутылку шампанского к праздничному столу. Когда я шла по городу, то видела толпы милиционеров, и мне сказали, что возле Института нефти и химии собралась молодежь и что будет демонстрация, чему я сильно удивилась, так как не могла понять: в связи с чем это?

А вечером у нас отмечали мой день рождения, было много гостей, а потом, где-то часам к одиннадцати, слышим, какие- то крики на улице, шум, стекла бьют... Мы вышли на балкон - а там демонстрация, и кричат: "Долой армян из Азербайджана!". Ну, а я разозлилась и крикнула: "Долой тогда азербайджанцев из Азербайджана!". Я ведь тоже родилась в Азербайджане, и у меня такие же права, как и у них. Равноправные мы. Все равно ведь живем в Союзе. Ну вот, я и раскричалась. Ну, и сказала еще: "Чушки вы... чушками были, чушками и останетесь, никогда в людей не превратитесь".
Гости разошлись, у нас дома остались только приехавшие из Баку мой дядя Рафик, его дочь Аида и сын Артур. Аиде 21 год, Артуру - 18 лет.

На следующий день, 28 февраля, были сороковины дяди Миши Халафяна, и у нашего дома собралось очень много людей. Семья Халафянов жила в нашем подъезде на первом этаже в 38 квартире. Моя мать с утра поехала печь для них хлеб - она кондитер и хотела сама испечь хлеб для сороковин. Но тетя Римма Халафян, вернувшись с кладбища, сказала, что хлеб не нужен, и я позвонила маме, чтобы сообщить ей об этом и сказать: приезжай, мол, домой.

Во дворе была натянута большая палатка, под которой накрыли столы, и гости уже садились. А потом смотрю, что-то засуетился Андрей, зять тети Риммы. Там и Жанна была, сестра моя. Вижу, они бегут в палатку, хватают что-то и бегом несут в квартиру, потом - опять в палатку, оттуда - в квартиру. Так вот бегом они и носили. А я не могу понять, в чем дело. А потом пришла Жанка и говорит: "Ира, там целая толпа пришла...". Я говорю: "Слушай, ну неужели ты думаешь, что они ворвутся?". Я не знаю, как можно в чужую квартиру... не то чтобы постучаться, зайти, а ворваться? Что это такое? Она говорит: "Ты что? Они так агрессивно настроены, это черт-те что будет". Честно говоря, я вообще не думала, я не предполагала... А тут еще с маминой работы позвонили, сказали, чтобы мы никуда не выходили, - там такое творится, что страшно! Потом звонила Жаннина подружка Оля, сказала, что, когда она в субботу возвращалась с ночной смены, ее остановили, схватили за горло, стали спрашивать, армянка она или русская. Оля очень сильно перепугалась, а один парень сказал: "Вы что, не видите, что она русская? Чего вы к ней пристали?". Олю отпустили. Она быстро побежала домой и вот теперь позвонила нам, чтобы мы ни в коем случае не выходили из дому. Честно говоря, мне это показалось смешным: ну как можно не выходить из дому? Мало ли что? Это мой город. Это мой родной край. Я здесь родилась. Кто имеет право запретить мне что-то делать - я этого вообще не понимала. Тем не менее, мы послушались и никуда не выходили.

А наши родственники дядя Рафик, Аида и Артур хотели выехать. Мы их проводили, попрощались, они вышли. Поехали они, значит, на автовокзал, а там, оказывается, огромная толпа, и автовокзал уже полностью окружен. И из этой толпы очень подозрительно смотрели на Аиду, потому что если дядю и Артура из-за их смуглости можно еще принять за азербайджанцев, то Аида - типичная светлокожая армянка. Наши покружились-покружились, увидели, что автобусы не ходят, и вернулись к нам. Аида поделилась впечатлениями, говорит: "У них такие страшные лица... непонятно, окружили нас. - Говорит: - У вас в Сумгаите такое творится! Как это возможно? Вернусь в Баку и расскажу там, что у вас здесь происходит...". Мы посмеялись, говорим: "Ничего не может быть, ничего не будет". Ну, кто может ворваться ко мне в квартиру?". Сели мы, смотрим какую-то передачу по телевизору, сказку, кажется. И тут - вновь крики, возгласы. Мы побежали на кухню и стали смотреть в окно. В этот момент мама закричала: "Уходите, уходите - они бросают камни!".

Было уже где-то полпятого. Мама закричала: "Уходите, уходите!". А они во дворе что-то кричат, потом начали бить окна, и вдруг кто-то крикнул внизу: "В сорок второй квартире живут две красивые девушки!". И вся эта оголтелая толпа кинулась к нам на третий этаж. Стоят уже у дверей. Мама кричит: "Откройте дверь, они все равно выломают".
Мы даже не успели подойти к дверям... Они выломали дверь, но почему-то застыли на лестнице. Там их было человек 50- 60, если не больше. Я вышла к ним, говорю: "Как вам не стыдно! Я так же, как и вы, родилась здесь, что я вам плохого сделала? Если вы такие сильные, то поезжайте в Карабах. Что вы, - говорю, - как воронье, стаями летаете? В одиночку ни на что вы не способны?". А они мне говорят: "Автобуса нам не дали, чтобы мы поехали туда на них". Я повернулась, с левой стороны стоял один парень - лицо мне показалось знакомым, я вспомнила, что работала с ним. Его зовут, по-моему, Сафар. Ну, и обращаюсь я к нему: "Как тебе не стыдно? Я же вместе с тобой работала. Я же никогда тебе ничего плохого не делала". Они удивились, что я его знаю. И так вот стали. Все стоят, на меня смотрят. И в этот момент из толпы вышел один очень высокий парень; на нем был серый дутый плащ, серый пуловер, из-под пуловера выглядывала розовая кофта. Я же стояла перед ними в халате. И он взял меня за воротник халата и говорит: "Иди сюда, я тебе покажу, что мне от тебя надо". До этого он стоял, наверное, сзади и появился как-то невзначай, схватил меня, мол, иди сюда. Я очень сильно испугалась, закричала, позвала на помощь маму... И в это время мама с папой просто оттеснили меня от него, а он схватил маму и выволок. Другие в это время выволокли отца. Я кинулась на балкон, а Жанна стоит, не двигается. Я ей кричу: "Беги на балкон!". И мы выбежали. А внизу проходят женщины, мужчины - азербайджанцы - и смеются, глядя на нас. Я зову на помощь, кричу: "Помогите! Вызовите милицию"... Да, я забыла сказать, что, когда они к нам врывались, я набирала 02. Я набрала 02 и говорю: "К нам ворвались!". А мне ответили: "Что мы можем сделать?". Вот этого я никогда не забуду, что наша милиция вот такая вот.

Ну, вот, они ворвались уже в квартиру и видят, что я набрала 02, вырвали телефонный аппарат и швырнули в меня. Я просто увернулась, оттолкнула кого-то и побежала на балкон. Жанна - за мной. А Аида была так ошарашена, что не сдвинулась с месте и осталась в комнате. А они уже били посуду, хрусталь, стулом ударили по серванту, поломали и перевернули его. Аида им говорит: "Что вы делаете? Что вы делаете?". Один из них повернулся и дал ей пощечину. Она ответила тем же. Тогда ее схватили и поволокли на кровать. Поволокли на кровать, а дядя в это время был там - он закрыл ее своим телом, чтобы не трогали.

У нас на балконе были нержавеющие трубы - мы собирались делать ремонт, я схватила трубу и думаю, мало ли что. А у меня много книг было, я ими очень увлекаюсь. Они перевернули до этого книжный шкаф, и в этом нагромождении книг они не могли из комнаты ворваться на балкон, где находились мы с Жанной. Только один пролез. Я ему сказала: "Мне ничего не стоит, я тебя убью, а сама выброшусь. Мне ничего не стоит. Что мне терять уже?". Он так на меня посмотрел, видать, понял, что я уже на все решусь: терять мне нечего, как бы я стала жить, такая вот, после всего этого? И он посмотрел на меня, посмотрел на эту трубу - она была такая увесистая - и развернулся, ударил Жанну. Очень сильно ударил в живот - она аж скорчилась и присела от боли. В это время их стали звать. Позвали, и они поднялись, по-моему, на четвертый этаж, там жили две армянские семьи - Григорянов и Авакянов. Артур улучил минутку и спустился за моим отцом. Наверное, они думали, что Артур вместе с ними, потому что он тоже молодой. Он спустился и привел со двора отца. Отец мой был в таком страшном состоянии... невозможно описать... Мне говорят... я не знаю, что со мной случилось тогда - может, минутное помешательство, может, что еще, потому что Аида и Артур говорят: "Ты стала танцевать и говорить - "Папу убили!". Артур дал мне пощечину, чтобы я пришла в себя, а Жанна накричала. Сознание вернулось ко мне; я не знаю, как это назвать... Я пришла в себя, но после того, как увидела, что творится в доме, - у меня опять голова пошла кругом. Вся квартира была перевернута верх дном: груды битой посуды, рубцы на стенках от наших ваз - вазы, я видела, они швыряли в стены. Да и вообще, передать невозможно... Сломанная люстра, зависшая и качающаяся на одном проводе...

Мы думали, что уже все - больше ничего не будет. Оказывается, они просто поднялись наверх для того, чтоб теперь уже там громить. Тут Артур говорит: "Давайте вы лучше прячьтесь". У нас дома была кладовка, мы там хранили чемоданы. Ну и мы, три сестры, полезли туда - я, Аида и Жанна. Спрятались там, закрыли двери, а дядя Рафик с Артуром полезли под кровати в спальне родителей. Это у нас смежная комната. Не спрятались только мама с папой. Когда выломали нашу дверь, их сразу выволокли во двор, и когда потом, после их первого ухода, мама поднялась домой, она была вообще без ничего. Они разодрали на ней всю одежду, вырвали из уха серьгу - серьга не была на защелке, а насчет второй серьги один из них сказал: "Так твою мать, снимай! А то вместе с ухом оторву". Мать сняла и говорит: "Ты мне в сыновья годишься! Неужели ты со своей матерью можешь такое сделать!". И когда мать после всего этого уже поднялась и дядя Рафик дал ей халат, она стала нас ругать, мол, я в пятницу кричала с балкона и, наверное, кто-то запомнил, и вот пришли к нам. А отец, я уже говорила, был в тяжелом состоянии - его сильно избили и зубы выбили. Он был уже без сознания. Его били ногами, тащили вниз за ноги по лестницам, а голова билась по ступеням. Отец потом вспоминал, когда мы вместе в больнице лежали, что его спрашивали: "Какая у тебя рука сломана?". Значит, кто-то знал, что у отца сломана рука - он инвалид, повредил руку на строительстве, она у него не разгибается. Значит, когда отца спросили о руке, он показал не ту руку, которая в действительности сломана, а другую, то есть он хотел защитить свою поломанную руку. А они сбили его на землю и стали топтать эту руку. В прямом смысле слова. Он лежал в больнице, а пальцы были такие распухшие, особенно один, большой палец.

Мы с сестрами спрятались в кладовке, Артур с дядей Рафиком залезли под кровати в родительской спальне. Мой отец в это время лежал без сознания в нашей комнате, а мать вновь вышла звонить. В это время они ворвались к нам во второй раз. Опять был удар в дверь, дверь вылетела. Вылетела в полном смысле, слетела с петель. Вот они ворвались в спальню. Там у нас конфеты лежали, подарки мне на день рождения. И вот один из них стал кричать: "Смотрите, импортные конфеты!". Ну, и они набросились на коробку. Кто-то схватил ковер, потом хотели собрать одеяла, матрасы - я видела все в щелочку. Когда один из этих бандитов начал собирать одеяла и матрасы, то увидел под кроватями дядю Рафика, испугался и заорал: "Армянин!". Заорал и выбежал. Они вернулись в спальню уже с топором - так Артур сказал. Только замахнулись топором на дядю Рафика, как выскочил Артур и перевернул на них свою кровать.

Бандиты снова выбежали и стали собирать своих, потом, вызвав подмогу, вошли снова в спальню, вывели оттуда дядю Рафика и Артура и начали бить их в соседней комнате. Потом один из них говорит: "С ними девочки были, ищите девочек". И они стали рыскать по квартире, заглядывать под кровати, потом потянули за ручку кладовки. А я так, даже наивно, знаете, качаю головой, мол, не надо, не открывайте, не надо открывать. Они сорвали дверь с петель и говорят: "Выходите". Я говорю: "Не выйду". А Жанна говорит: "Дайте слово, мужское слово, что вы нас не тронете. Мы тогда выйдем". А они говорят: "Да, да, выходите, даем слово". Ну, в общем, Жанна говорит мне: "Выходи". Аида тоже говорит: "Выходи". Я говорю: "Я боюсь". Эти типы говорят: "Выходите". Ну, я и вышла с ними. Мы вышли. Начали они нас толкать, и один говорит: "Что с нашими девушками там сделали, неужели вам простят все это?". Вот так. То же самое, мол, сделают с нами. Аиду подтолкнули к двери и хотели затащить в детскую. Другие уже стояли там наготове, ждали, когда затащат Аиду. Аида очень сильно сопротивлялась, оттолкнула их и побежала к двери. Побежала она к выходной двери, а они разозлились и стали меня с Жанной тоже тащить к двери, вытолкали из квартиры.

Только нас вывели из квартиры, как начали срывать с нас одежду. А потом на нас посыпались удары. Когда меня спускали по лестнице, то тащили за волосы. Жанну толкали впереди меня. А там, на втором этаже, оказалась Ханумка, наша соседка с четвертого этажа, по-моему, из сорок шестой квартиры, Исмаилова Ханум, она говорит: "Принесите Жанну мне в жертву, отдайте ее мне". Она очень любила Жанну. А те говорят: "Нет. Отдадим ее в жертву другим". И потащили ее вниз.

Меня вытащили во двор. Аиду били где-то возле дороги. И, значит, я слышу, что брат Сабиргюль из 36 квартиры на первом этаже, Вагиф, я не знаю его фамилии, - этот Вагиф, глядя, как бьют Аиду, говорит: "Мало били, лучше убейте". И в этот момент, как он это сказал, в этот момент меня вытолкнули из подъезда. Я повернулась на этот голос, который сказал "лучше убейте", и увидела Вагифа. В окне. Он посмотрел на меня, стал смеяться, улыбнулся так и сразу закрыл окно и ушел в комнаты. А я... ну, они меня бьют.
Меня били, я падала, вставала, меня продолжали бить, я вновь падала... Я искала глазами Жанну и Аиду. Я видела, что Аиду бьют, а Жанны не видела, продолжала искать ее глазами. Я не знала, где Жанна. Потом она рассказывала, что и ее били, она звала на помощь, но никто из соседей не откликнулся. Она встала и побежала, ей дали подножку, она упала, потом вновь вскочила и побежала.

Я знаю, что впереди толпы гнали с улюлюканьем девушек. Видать, ее ожидала такая же участь, но она сумела вырваться и убежать. Она бежала в соседний дом, там наш родственник живет, дядя. Там уже, наверное, не добежав, она потеряла сознание. Потом пришла в себя от холода в подъезде и стала по этажам искать дядю. А дядю спас его сосед. Так Жанна оказалась в восемнадцатой квартире второго дома нашего микрорайона - у соседей дяди.

Но об этом я узнала потом. Нас с Аидой все это время продолжали бить и никак не могли успокоиться. Этим парням било до 25 лет. В основном молодежь 17-18 лет. В основном. Почему-то все были в черном. Черный цвет, темные цвета были. Может быть, потому, чтобы все воспринимались какой-то черной зловещей массой и запомнить отдельных людей было невозможно. Я не знаю. По 17-18 лет были ребята. Какая-то часть их била меня, другие - Аиду, а основная масса была в это время наверху. Когда меня вытолкнули во двор, я попала прямо в толпу, потом от удара упала лицом на землю. Кто-то ударил меня очень сильно ногой в подбородок. Удар был такой сильный, что я прямо подскочила, даже не упала, а пошла... Я на ногах, чувствую, как на меня со всех сторон сыплются удары, и я уже не могу... Я уже собою не владела, я их ругала, мол, чушки, вы никогда людьми не станете, какими вы были, такими и останетесь! Нелюди! Я все время обзывала их, может, из-за этого мне больше всех попало. Зато сейчас я хоть этим утешаюсь, что не унижалась перед ними.

А потом их снова позвали на помощь. Позднее мы узнали, что они никак не могли ворваться в квартиру Авакянов, никак не могли выломать дверь, так как Камо Авакян подсоединил к двери ток и они не могли взяться за ручку, не могли сорвать дверь. Вот поэтому и стали они звать на помощь. После этих криков о помощи часть из тех, кто избивал нас, пошла наверх. До этого били меня, кажется, всемером, а сейчас осталось трое-четверо. Я оттолкнула их, вырвалась и забежала в подъезд: все-таки не очень удобно было стоять средь бела дня в том виде, в каком я была. Я забежала в подъезд с намерением подняться. Если не в квартиру, то хоть куда-нибудь. Я прошла один лестничный пролет, миновала первый этаж, поднималась дальше, но тут меня ударили. Ударили так сильно, что я скатилась по лестнице вниз. Меня вновь схватили за волосы и выволокли во двор. Я еще продолжала как-то держаться, все-таки не очень много их было. Я вновь оттолкнула бьющих и побежала наверх по лестницам. Тех, что свалили меня ударом до этого, уже не было, видно, они поднялись выше, а я, прибежав на второй этаж, стала стучаться в квартиру Мамедовой Светы; мы с ней дружили. Я не знала, что Светы нет дома, и кричала: "Света, открой, я тебя умоляю, открой!". Света с мужем живут в 41 квартире. Их в этот день не было, потом я узнала, что они уехали на похороны, а ключ оставили Ханумке, нашей соседке из 46 квартиры. Ханумка уже была там. Она открыла дверь, впустила меня, а когда они хотели ворваться за мною вслед, она захлопнула дверь, а сама стала перед дверью. Они ударили ее за то, что она взялась защищать армян.
Когда я вошла в квартиру Светы, мама уже была там. Мама была там, ее привел туда Артур. Где ее били, когда - я не знаю. Мама была там уже, вся в кровоподтеках, у нее что-то было с глазом, были поломаны ребра, но это выяснилось потом, она этого не знала, она только нас искала. Кроме меня, мамы и Ханум, был там еще Артур, потом пришел дядя Рафик. Пришел он с Аидой, так как до этого спасал Аиду. Ей нанесли удар ножом в область почек, при этом кто-то из стоявших рядом сказал: "Не так бьешь. Давай я ударю". Взял нож и тоже ударил ее, а Аиде говорит: "А ну покажи, какая у армян кровь". И она вытирает ладонью кровь и подносит ему прямо под нос. За это она, конечно, вновь получает удары, за свою дерзость: как это - показать им кровь! У Аиды было три ножевых ранения. Когда они били Аиду, то все время требовали, чтобы она назвала себя азербайджанкой, а она отвечала: "Я армянка".

Мне тоже приказывали во время избиения, чтобы я назвалась азербайджанкой, я же ответила: "Я никогда не откажусь ни от своей веры, ни от своего народа". Вот когда они избивали Аиду и требовали, чтобы она признала себя азербайджанкой, подошел дядя Рафик и говорит: "Она моя дочь, посмотрите на меня". А дядя Рафик очень хорошо владеет азербайджанским. Он говорит им: "Я азербайджанец, а она моя дочь". А этим, видать, жалко ее стало или что... Она была вся в крови, кровь буквально лилась с нее - раны были глубокие. Дядя Рафик говорит: "Это моя дочь, она азербайджанка". А из толпы кто-то говорит: "Что-то она на азербайджанку не похожа - чересчур светлая". А дядя Рафик отвечает: "У меня жена армянка". Ну, они стали ругать его за то, что женился на армянке, ругали циничными словами армян. И потом уже дядя Рафик привел Аиду
к нам.

Когда меня, затащили в Светину квартиру, по меньшей мере, один из бандитов точно знал, что я там. Он пришел и сказал: "Она забежала сюда". Он вошел в квартиру, увидел там всех наших, но искал меня. Он не сообразил зайти в туалет, где меня спрятали. Он прошел в комнату, потом в другую, искал меня, но меня там не было. Потом он вышел, а через некоторое время вернулся с двумя ребятами, у одного из них был очень большой нож.

Я не знаю, почему они меня искали. Может, оттого, что я узнала одного из них, который раньше работал со мной. Или хотели собрать нас вместе, чтобы что-то с нами сделать? Не знаю... Может, на самом деле хотели спасти, кого возможно, потому что через некоторое время в 41 квартиру зашла - я слышала, как зашла - плачущая Неля с Сюзанной из 45 квартиры, невестка Григорянов. Неля пришла с двумя детьми - плачущей Сюзанной и маленьким Артуром. Потом пришла Валя со своими двумя детьми - Кристинкой и Эриком. До этого Кристинка плакала в подъезде, стояла и плакала. Я слышала этот плач и крик ее: "Мама, мама!".

Когда в квартире Григорянов один парень хотел сбросить Сюзанну с четвертого этажа, Неля упала перед ним на колени, обнимала его и умоляла, целуя его ноги: "Я тебя умоляю, не бросай мою дочку! Не бросай! Не бросай!..". И еще говорила: "Я не здешняя, я приезжая". Может, эти слова и спасли ее дочь. Этот парень оставил ребенка и смотрит на нее - а Неля такая светлая, серые глаза у нее, никак не подумаешь, что она армянка. И парень говорит: "Значит, ты не армянка, а русская?". Но Неля тоже от веры своей не отказалась, она ответила: "Я армянка". Тоже сказала, что армянка, но приезжая, живет в Ставрополе. Вот после этого они и попали в 41 квартиру. Привели их те трое. Я не знаю, с какими намерениями, но один из них сказал Неле: "Если это будет продолжаться, я завтра зайду за тобой, ты выедешь отсюда".

Из этих троих один все время оставался в квартире Светы, с нами. Все время. Но я его не видела. Он то заходил, то выходил, спрашивал, где я нахожусь. А я все это время стояла совершенно раздетая в туалете. Я окоченела от холода, но боялась даже пошевелиться, потому что, не дай бог, был бы какой-нибудь шорох, а меня ведь ищут: постоянно заходят, выходят, спрашивают. У меня было какое-то полное оцепенение от холода и страха. И мама ведь боялась. Она очень сильно боялась. Этот тип ведь все время твердил: "Видели, что она зашла сюда. Видели". Мама говорит: "Нету ее тут. Нету". И вот, когда он в очередной раз вышел - его куда-то позвали, мама быстро вытащила меня из туалета и спрятала в шифоньер Светы.

Значит, где-то к восьми часам мама затолкала меня в шифоньер, и я сижу там, слышу, пришел снова один из этих троих и говорит: "Вашего отца еще бьют". Маме затем говорит: "Твоего мужа еще бьют". Потом предлагает Артуру: "Давай пойдем, приведем его сюда". Во второй раз били папу прямо в нашей квартире. Когда они начали выносить чемоданы, отец сказал: "Как вам не стыдно, что вы делаете?". И тогда они отложили чемоданы, говорят: "Он еще живой?". И начали его бить. Вскоре и отца привели в квартиру Светы.

Мама видела, как били дядю Черкеза. Черкез Григорян, муж тети Эммы. Эти бандиты взяли миску - плоскодонную такую - и били прямо в лицо, прыгали и танцевали на нем. У него на лице ничего не осталось, все сровнялось, ни носа, ничего. Он был в таком страшном состоянии - не узнать. В этот день тяжело ранили и сестру дяди Черкеза - она приезжала навестить их из Кировабада. Потом она со мной в больнице лежала. Когда Герос хотел защитить своего отца, то на него замахнулись ломом, тут вскочила сестра Черкеза, успела оттолкнуть Героса, любимого племянника, и удар пришелся ей по голове. Она упала, потеряв сознание, а ее и после этого несколько раз ударили ломом. Ее раны на голове были просто страшные - я видела, когда обрабатывали, я ведь рядом лежала.

У меня сочилась кровью грудь, сильно болела голова. Аиде было совсем плохо, и один из этих троих говорил: "Хочешь, я отвезу тебя в больницу? Давай я отвезу тебя в больницу и представлю тебя как свою сестру. Ничего не будет". А моя мать сказала: "Нет. Мало ли что... Нет. Лучше, пусть она будет здесь". Мать сказала ему, что в нашей квартире есть аптечка, где находится бинт, йод. Он поднялся к нам в квартиру и в этом кошмарном разорении нашел и бинт, и йод. Принес он все это вниз, а Аида, она в медучилище учится, сама себя перебинтовала, привела себя в порядок. В это время мы даже не предполагали, что у дяди Рафика перелом руки, что мама с поломанными ребрами. Когда я вышла из шифоньера, мы вроде попытались хоть немножечко прилечь, но ни я, ни Аида так и не смогли: как ни ложимся - больно. А та женщина с шестью ранениями уже лежала пластом, зажимая себе рот, чтобы не были слышны ее стоны. Детям мы отдали большую кровать Светы, а они плачут, просят чего-то: "Мама, я это хочу, я то хочу...". А Валя и Неля шепчут им: "Замолчите, замолчите...".

Я стараюсь молча лежать, но ничего не получается - мне больно. Тогда я встала, хожу тихо на цыпочках, чтоб, не дай бог, на первом этаже не услышали. А то ведь опять поднимутся, что им стоит? Хоть нас и много было, но все мы были избиты, без сил, ничего не сделаешь. Вдруг слышу я - шум какой-то. Машина при езде такого шума не издает. Это были бронетранспортеры. Герос сказал: "Солдаты приехали". Я говорю: "Дай посмотреть". Он говорит: "Не надо". Я говорю: "Дай посмотреть". Он говорит: "Не надо". Я опять говорю: "Дай посмотреть". И мы подошли к окну: я, Аида, Валя. Я вижу - солдаты. Они поймали группу бандитов. А другие солдаты ходят и спрашивают: "Где люди? Где люди? Может, в подвалах?". Я открываю окно, хоть меня ругают, мама кричит на меня, дядя Рафик говорит: "Замолчи, что ты делаешь?", я открываю окно и кричу: "Ребята, помогите, мы здесь!". Они услышали и поднялись к нам.

Выхожу я из квартиры, грудь моя вся в крови, волосы на голове слиплись от крови. Выхожу я, за мной выходит Аида, вся в крови, оббинтованная вся такая; на нас лохмотья какие- то не по размеру, не по росту. Один солдат, как увидел нас, так и упал на месте без сознания. Принесли ему воды, напоили. А другой солдат - он оказался азербайджанцем - говорит мне: "Я не понимаю, как такое могло случиться. Это человеческим разумом никак не поймешь". А я говорю: "Значит, это были вообще не люди". Он говорит: "Может, они были в невменяемом состоянии?". Я говорю: "Нет, почему? Очень даже ничего".
Я спросила у солдат: "Где вы раньше были? Вы не видели, что милиция не помогает?". Они отвечают: "Нам только в 8 часов вечера дали приказ". Тут мама стала ругать офицеров, просить: "Найдите мне мою дочку, что вы сделали с ней? Найдите ее!". Они говорят: "Мы тут ни при чем. Мы только что приехали, что мы могли сделать?". А мама говорит: "Я остаюсь. Пока я не найду Жанну, я никуда не поеду". И она осталась с солдатами.

Затем нас на скорой повезли в больницу. Аиду в тот же день эта же скорая повезла в Баку, потому что она никак не хотела оставаться в Сумгаите. Утром, когда я проснулась, ко мне подошла сестра и говорит, что нас будут увозить. Я не знала, увозят отца или нет, куда меня увозят, я вообще ничего не знала. Нас посадили в машину скорой помощи, и тут я услышала вновь, что толпа орет где-то вдалеке и хочет напасть на больницу. Поэтому в Баку нас повезли окольными путями.

Нам повезло, если в нашем положении можно было говорить о везении. Нас ехало 8 машин скорой помощи, нас не тронули, а после, когда эти скорые вернулись в Сумгаит и забрали еще одну партию раненых, их по дороге забросали камнями, перебили стекла. Когда я лежала в больнице, со мной в соседней палате лежали водитель машины и медсестра. Они находились в одной из тех машин скорой помощи, и их избили за то, что они хотели помочь армянам.

Со мной лежала девушка из Степанакерта, она учится в пединституте, на пятом курсе. 28 февраля она ехала из Баку в Сумгаит за конспектами. Их автобус остановили какие-то молодчики, вошли, смотрят на всех и говорят: "Вон та - армянка". Кто-то там сказал: "Она на армянку похожа". Рядом с ней сидел парень и говорит ей: "Ты боишься?". Она отвечает: "Да". Он как бы заслонил ее спиной, а эти типы подходят и говорят: "Ты армянка!". Взяли ее зачетную книжку и прочитали: Шахбазян Альвида. Вытащили ее из автобуса и очень сильно избили, у нее было тяжелейшее сотрясение мозга, тяжелейшее. После этого ее хотели поджечь, даже бензином облили. Кстати, мою двоюродную сестру Аиду тоже хотели поджечь, но бензина не было, облили спиртом. Не получилось...
А Жанна осталась жива по трагической случайности. Жанна осталась жива только из-за того, что подожгли Артура - из шестого дома парень. Посадили его на мотоцикл Самвела и подожгли. Артура подожгли - половина бандитов кинулась смотреть, как горит человек. Я не знаю, можно ли быть человеком и смотреть, как горит человек? Звери! Другого слова не могу... звери! Садисты! Хуже фашистов! Хуже! В эти страшные минуты, когда горел Артур, Жанне удалось убежать...

Все это вспоминать, конечно, очень тяжело, но я хочу, чтобы все знали правду. Я хочу. Я хочу, чтобы назвали точную цифру убитых в Сумгаите. Я не верю в то, что 32 человека. Не верю. Я не верю. Я хочу, чтобы современники и потомки знали то, что было в Сумгаите. Я сама не буду молчать. Я сейчас очень злая. Злая на этот народ, хотя у меня были друзья среди азербайджанцев. Я уважала этих людей, уважала их поэтов, писателей, очень любила некоторых из них, держала дома книги с их автографами... Я, разумеется, понимаю, умом я понимаю, что нельзя из-за горстки таких подонков отворачиваться от всего народа, но... я не могу. Я потеряла к ним доверие. Хотя какими бы тяжелыми не были ужасы, перенесенные нами, армянами, ни один сумгаитский армянин не отречется от помощи честных людей, азербайджанцев. Никто не забудет тех, кто помог в эти страшные дни. Нас ведь тоже азербайджанка спасла.

После всего того, что я видела, я уже ничего не боюсь. Если гласность, так пусть будет гласность. Я даже в КГБ сказала. Сказала, что, если армяне сейчас встанут, пойдут на азербайджанцев, я пойду с ними. Я так и сказала.

Я сейчас, наверное, обозлена. Может быть, я злая, - я ничего не говорю. Но почему ко мне домой могли ворваться, черт-те что сделать со мной и с моими близкими, а потом поздравить с тем, что я и мои родные остались живы, и сказать: иди и живи! Иди и живи...

25 августа 1988 г., город Буденновск,
Ставропольский край

Источник: KarabakhRecords

Публикуется с сокращениями. Полностью см. здесь