Ваш надежный источник

В первой половине VII века Ереван не входил в число крупных армянских городов, но в силу своего приграничного (прифронтового) положения являлся самым чутким фиксатором переменчивого характера событий, в том числе византийско-персидского соперничества, индикатором мощи этих держав «на данный момент». Об этом пишет армянский журналист и исследователь Арис Казинян в своей книге «Ереван: с крестом или на кресте», являющейся попыткой фиксации и осмысления чрезвычайно пестрого спектра процессов, прямо или опосредованно слагавших характер развития данной территории, предопределив неизбежность превращения именно Еревана в главный центр Восточной Армении, а позже – в столицу восстановленного армянского государства.

И именно территория Еревана была той «лакмусовой местностью», на которой отражалась динамика изменений военно-политических и сопутствующих им процессов. «Упразднение в 602 г. противопрестольного католикосата в ереванском предместье, казалось, предначертало благоприятные перспективы для усиления позиций Армянской Апостольской Церкви и консолидации общества. Собственно на первых порах, так оно и было,  однако, вопреки чаяниям армянского духовенства, византийско-персидская война продолжилась и после низвержения в Константинополе узурпатора Фоки (это произошло в 610 г.) и восшествия на престол сорокапятилетнего каппадокийского армянина Ираклия – основателя новой византийской династии, сына экзархза Африки (Ливии)», – пишет Казинян.

Растянувшаяся до середины VII в. Византийско-сасанидская конфронтация сопровождалась не только ведением военных действий, но и постоянным давлением на армянские религиозные круги на предмет их окончательной ориентации.

Константинополь не скрывал стремления  утвердить свое религиозное и политическое господство над всей Арменией, Ктесифон (после смерти Маврикия) допускал, порой даже поощрял деятельность Армянской Апостольской Церкви именно как инструмента борьбы против Византии. 

«Так кем же был житель приграничного Еревана в первой половине VII в.?» – задается вопросом Казинян, отвечая, что он был садоводом, ремесленником, торговцем – безмерно уставшим от постоянных войн, от этого вечного византийско-персидского соперничества, которое почему-то каждый раз разрешалось возле его огорода или кузницы; его ухоженный сад плодоносил яблоками раздора двух держав. С другой же стороны, он почти смирился с таким положением дел и пытался каким-то образом приспособиться к условиям.

В итоге, пригранично-прифронтовой уклад жизни не только разъединял два армянских мира, расположенных западнее и восточнее его старой кузницы, но и объединял их, синтезировал, пишет Казинян.

«Иными словами, среднестатистический житель Еревана олицетворял собой собирательный образ армянина того противоречивого времени, со всем комплексом сомнений и предпочтений», – заключает он, добавляя, что это действительно был крайне противоречивый период, когда само понятие «армянин» все чаще стало ассоциироваться с принадлежностью верующего населения к Армянской Апостольской Церкви, вследствие чего ассимиляция (особенно на византийских и грузинских землях) протекала особенно интенсивно и приобретала колоссальные масштабы. 
Да и армянская родословная императора Ираклия усугубляла подобное осознание, хотя едва ли могла оказать позитивное воздействие на логику развития армяно-византийских отношений.

Далее Казинян отмечает, что Ираклий «отметился одной дерзкой инициативой», суть которой заключалась в консолидации подвластного ему общества на основе общей веры последователей халкидонской догматики и представителей древневосточных православных церквей, не признающих постановления IV Вселенского собора.

«Разработку амбициозной христологической доктрины он возложил на Константинопольского патриарха Сергия I, между прочим – сторонника миафизитской дохалкидонской христологии, искавшего пути к компромиссу. В качестве оптимального варианта и было представлено монофелитство, «исповедавшее во Христе единую волю при двух природах». Католикос армянский Езр от такого предложения не отказался. После прояснения некоторых спорных вопросов армянские сановники и богословы высказали мнение, что «в общем и в целом исповедание приемлемо», однако при условии исключения из него всяких ссылок на Халкидонский собор, равно как и любых упоминаний о нем. Уже на поместном Каринском соборе 633 г. император Ираклий и Константинопольский патриарх Сергий предложили армянской стороне откорректированный вариант, который был принят к согласию и даже подкреплен общей литургией и причастием», – пишет Казинян, отмечая, что именно тогда на стене Аванского храма и появилась армяно-греческая криптографическая надпись Католикоса Езра.

В результате, на фоне указанных противоречий и выкристаллизовывалось особое место Еревана в армянской истории – малейшие изменения в раскладе сил противоборствующих сторон отзывались «громким ереванским эхом». «Посему неудивительно, что именно (и только!) здесь был заложен единственный в Армении противопрестольный католикосат, здесь же – по прошествии двадцати лет – предавался земле бывший глава этого противопрестольного католикосата Овнан, и наконец, здесь же Католикос Езр высек в эпиграфической форме все свои сомнения и колебания», – пишет он.

С VII в. начался принципиально новый этап в хронике жизни армянского народа, да и мировой истории в целом, отмечает Казинян. Становление исламской религии и последующее образование обширного Арабского халифата констатировали кончину традиционного мира с его старыми противоречиями и почти такими же старыми игроками Большой политики.

«Первые походы арабского войска на Армению были предприняты уже в 640 г., практически сразу после овладения ими персидским Хузистаном и бегства Йездигерда III – последнего шаха из династии Сасанидов. Завоевателям удалось овладеть Двином – центром Персидской Армении, где располагалась резиденция патриарха Армянской Апостольской Церкви», – пишет Казинян.

А Ереван в ту пору являл собой достаточно организованное поселение, подтверждением чему служит тот факт, что предпринятый в 642 г. (или 643 г.) штурм его цитадели арабами оказался неудачным. «Это особенно показательно с учетом того обстоятельства, что к моменту ереванской осады второму праведному халифу Умару сравнительно легко удалось разгромить византийцев при Ярмуке, персов при Кадисии, захватить Иерусалим, подчинить Египет», – отмечает он.

О ереванской битве, в частности, упоминает современник событий Себеос, согласно которому, одна часть разделившихся на три части войск исмаильтян, прибывших в Атрпатакан, предав лезвию меча все страны, взяли пленных и добычу, собралась у Еревана, билась с крепостью, но взять ее не смогла.

«Это сообщение свидетельствует о наличии в Ереване своих крепостных стен и, что особенно важно, грамотной организации внутренней жизни. Можно предположить, что оборона Еревана в немалой степени способствовала установлению относительно мягкого режима на арабской части Араратской долины, благодаря чему и стало возможным проведение в Двине двух церковных соборов под руководством Католикоса Нерсеса III», – отмечает Казинян.

В результате, удачная оборона Еревана сыграла немалую роль в процессе восприятия арабами армянского фактора как жизнеспособного механизма борьбы против Византии. В противном случае (особенно после сравнительно легкого овладения Двином) Халифат едва ли бы стал связывать с Арменией сколько-нибудь серьезные планы и вслед за взятием Еревана поработил бы страну в ходе первой же кампании, уже без предоставления населению определенных свобод, пишет он.

Во второй половине VII в. Армения обладала определенными элементами суверенного правления и в большей степени походила на «буферное государство» между Византией и Халифатом. Она не имела четко обозначенных и оговоренных границ и играла «санитарную роль», призванную свести к минимуму прямой военный контакт между враждебными армиями. «Принимая во внимание факт приграничного расположения Еревана и обусловленного таким местонахождением особого режима политической жизни, есть основания полагать, что он, скорее всего, являл собой военизированный городок со своей крепостью – той самой, которую и осаждали арабы в сороковых годах VII в.», – отмечает Казинян.

В книге также приводится «любопытнейшее сообщение» о жизни полководца Сурхана, «который воплотил в себе всю совокупность эпохальных противоречий»: арабский военачальник, перс по происхождению, принявший армянское христианство. «Большую известность бывший воин приобрел под именем Давид, коим и нарекли его при крещении в годы пастырства Анастаса I Акореци (661-667 гг.) – преемника Нерсеса III, в период, когда главнокомандующим армянским войском был (с позволения Халифата) князь Григор Мамиконян», – пишет Казинян, отмечая, что демонстративный переход бывшего арабского военачальника в лоно Церкви указывает на факт более или менее лояльного отношения Халифата к Армении во второй половине VII в.

Служа в Араратской долине, Сурхан познакомился с бытом христиан, влюбился в армянку и принял решение о переходе в Христову веру. Поселился Сурхан (Давид) на западной окраине Еревана в Дзагаване, построенном недалеко от противопрестольного католикосата в Аване.

«И поселился этот христианин, и обзавелся он семьей, и растил детей, и выращивал урожай не где-нибудь, а именно в ереванской округе. Со стороны все это выглядело настоящей средневековой фантасмагорией, постичь которую сознание населяющих Халифат народов отказывалось. Право же, в то самое время, когда половина мира в принудительном порядке принимала ислам, в Араратской долине – почти под самым носом халифа, причем на самом высоком уровне, при участии глав армянской духовной и военной власти производился обряд крещения бывшего мусульманина, к тому же арабского полководца», – пишет Казинян.

Однако «идиллия» не могла продолжаться бесконечно долго, и уже в самом начале VIII в. под стенами Еревана разыгралось новое армяно-арабское сражение, которого в силу ряда факторов, трудно было избежать.

И именно в это непростое время в исторических анналах вновь был упомянут Ереван. «В числе несохранившихся источников – армянская рукопись «Житие Давида», коим на рубеже IX-X вв. несомненно пользовался Ованнес Драсханакертци при представлении событий второй половины VII в. Этим и объясняется его ссылка на известный нам сюжет о принявшем христианство арабском военачальнике Давиде: “Спустя некоторое время он принял мученический венец в Двине. Тогда шла битва у кахакагюха Ереван; об обстоятельствах той войны достаточно сообщают те, что описали ее прежде нас”», – пишет Казинян.

А Ереван, фигурирующий у Драсханакертци как градоподобное поселение (кахакагюх), не устоял в сражении – Мухаммаду ибн Марвану и Абдалле удалось завладеть крепостью и пленить Давида-христианина. «Его демонстративное крещение, отмеченное в свое время «полным попустительством» высокочтимого халифа, припомнили – по прошествии нескольких десятилетий – как тягчайшее деяние, когда-либо совершенное правоверным мусульманином на территории Армении. Показательно, что помимо стратегической задачи – взятия Еревана, арабы добивались и публичного суда над переметнувшимся военачальником. В назидание все еще сомневающимся», – пишет Казинян.

Жизнь и смерть бывшего полководца Давида - иллюстрация динамики изменений в армянской политике Халифата. Отныне никто из христиан не питал надежд на предмет реабилитации отношений, и по всей стране прокатилась мощная волна восстаний и бунтов, вполне претендовавших на масштаб национально-освободительной борьбы. Как и в конце VI в., метаморфозы истории особенно четко прослеживались в ереванской округе, отмечает автор.

Продолжение следует.

Напомним, что книга Ариса Казиняна «Ереван: с крестом или на кресте» рассказывает об общественно-политической истории Еревана и ереванской местности (как среды обитания) c периода провозглашения христианства по начало XIX в. В книге помимо демонстрации основанных на архивных документах и источниках исторических фактов, рассматриваются основополагающие тезисы азербайджанской историографии и пантюркистской идеологии, призванной, фальсифицируя историю, как армянского народа, так и народов региона, присвоить их историческое, культурное и духовное наследие.