Ваш надежный источник

«Армяне занимаются обменом, путешествуя пешком от границ Китая до мыса Корсо на Гвинейском берегу, что указывает на особое происхождение этого разумного и трудолюбивого народа, который по направлению от северо-востока к юго-западу проходит почти весь Старый Свет и умеет найти радушный прием у всех народов, у которых они бывают; это доказывает превосходство их характера, первоначального формирования которого мы уже не в состоянии исследовать», – цитирует Иммануила Канта армянский журналист и исследователь Арис Казинян в своей книге «Ереван: С крестом или на кресте», являющейся попыткой фиксации и осмысления чрезвычайно пестрого спектра процессов, прямо или опосредованно слагавших характер развития данной территории, предопределив неизбежность превращения именно Еревана в главный центр Восточной Армении, а позже – в столицу восстановленного армянского государства. 

Проводя параллели между великим немцем и сардаром Гусейн Кули-хан, Казинян отмечает, что основоположник классической немецкой философии «видел» армян с окон своего старого дома, сардар же – в городе, которым правил. Именно поэтому он, как, вероятно, никто другой, мог только «приветствовать» кантовское утверждение.

«Контраст между способностью армян осваивать новые земли и жесточайшими условиями жизни на родине создавал самые благоприятные условия для окончательного исхода христианского населения с территории ханства. Отсюда, собственно, и моделирование невыносимых условий жизни: это и «пост-гюлистанская бойня», и свирепый Гасан-хан, и осквернение храмов, и шайки лоти, совершавшие ежедневные рейды по армянским кварталам города, именуемым майла. Стоит ли сомневаться в том, что подобный расклад призван был заставить армян принять окончательное решение покинуть город и предать его забвению?» - пишет он.

После Гюлистанского мира Ереван превратился в арену жестокой расправы над христианским населением, причем особенно усердствовал в изуверских забавах Гасан-хан, у которого и помощники были достойные: атаман курдских фанатиков Огюз-ага и вельможа Наги-хан. 
«Всякий, кто вошел бы в это время в Ереван, подумал бы, что, наверное, произошел потоп и разрушил мир <…> Не проходило дня, чтобы в горах или степи не ловили людей и не приводили к Гасан-хану. Кто приводил пленников, становился его правой рукой <…> Гасан-хан ни дня не засыпал без человекоубийства. А как, бывало, проснется и совершит утренний намаз, так первым делом прикажет привести к себе несчастных <…>, либо сам выколет им глаза, либо же прикажет отрубить руки и ноги», - цитирует Абовяна автор.
Положение армян действительно стало катастрофическим, создавались предпосылки для окончательного вытеснения армянского пласта, пишет Казинян. Жители покидали родной Ереван и переселялись на соседние земли, годами ранее вошедшие в состав России: Тифлис, Кутаис, Баку, в северные и восточные районы Армении – Лори и Карабах.
В правление Гусейн Кули-хана и его свирепого брата Гасана были перекрыты все жизненные артерии, что делало присутствие армян в городе бесперспективным.

«Показательно, что все это сопровождалось «информационными утечками» на предмет спокойной и обеспеченной жизни армян на Кавказе, чем моделировался контраст с безысходным положением оставшегося в городе армянского населения», - пишет Казинян, отмечая, что, тем не менее, к началу новой Русско-персидской войны в Ереване все еще оставалось около семи тысяч армян, людей, которые вопреки всем условиям жизни (точнее, вопреки их отсутствию) продолжали обживать свой родной город.

«И как знать, не останься тогда эти семь тысяч армян в Ереване, уцелел бы город вообще, стал бы ли он армянской столицей? Это именно тот случай, когда город спасли не гуси и даже не народное ополчение, а цирюльник с мыловаром…», - заключает он.

В силу разных исторических обстоятельств, понятия «страна» и «государство» далеко не всегда понятия идентичные: страна может лишиться политической независимости и перестать быть государством, она может получить «официальную прописку» в границах одного или сразу нескольких государств. В первой четверти XIX в. страна Армения была разделена между тремя империями – Османской, Персидской и Российской, пишет Казинян.

Александр Грибоедов ехал в Ереван через Иджеван и Дилижанское ущелье, которым его «очень пугали». Библейский Арарат, не фрагментарно, а именно во всем великолепии – от подошвы до вершины открылся его взору с Котайкского вулканического плато. И по мере приближения к центру персидского ханства «основание Арарата исчезло, середина тоже, но самая верхняя часть, как туча, висела над нами до Эривани, вспоминает Грибоедов.

Северные области Армении присоединились к Российской империи вместе с грузинскими землями в 1801 г. и вошли в состав учрежденной тогда же Грузинской губернии. Четырьмя годами позже, частью России стали некоторые восточно-армянские территории (по Кюрекчайскому миру к России отошел Карабах - позже это закрепилось Гюлистанским договором - а также Зангезур). Центральные и южные земли Восточной Армении (Ереванское и Нахичеванское ханства) все еще пребывали в границах Персии. Западная же Армения оставалась в составе Османской империи. Очевидно, что частые войны между тремя державами разворачивались преимущественно на «армянском театре», и именно армяне были самым вовлеченным в боевые действия и самым заинтересованным в их результатах народом. Обстоятельство, которое собственно никем и не оспаривалось. 

«Свидетельством тому являются не только подвиги армянского ополчения в этих войнах, но и активное участие армянских представителей в дипломатической жизни взрывоопасного региона. Подписание того или иного договора еще не констатировало окончательную разрядку, так как оставалось немало вопросов, требующих прояснения. Например, процесс определения послевоенных границ часто принимал затяжной характер, а порой провоцировал новые споры», - отмечает Казинян.

Подписание Гюлистанского мира обусловило необходимость частых дипломатических встреч между сторонами. Для чего и в 1816 г. назначают генерала Алексея Ермолова, адъютантом которого был двадцатишестилетний отпрыск армянской княжеской фамилии, штабс-капитан Василий Бебутов (будущий генерал и начальник Армянской области), а первым же секретарем посольства являлся Александр Худабашьян, Чрезвычайным и Полномочным послом ко двору Персидского шаха.

В 1817 г. русская миссия направилась из Тифлиса в Тегеран, причем генерала Ермолова сопровождали из армян не только его адъютант и советник посольства. В составе депутации находились Бегларян, Алиханян и др., которые на «армянском отрезке пути» знакомили русских военачальников с национальной историей, пишет Казинян.

«Я никогда не видел такого числа памятников, вместе собранных, их тридцать тысяч полагать можно; камни очень большие и с весьма искусными насечками. Барельефы и надписи прекрасно сделаны», - цитирует тогда еще двадцатитрехлетнего штабс-капитана, будущего генерала и путешественника, наместника Кавказа Николая Муравьев-Карсского, Казинян, отмечая, что многочисленные примеры указывают на высокую степень армянской активности в политической жизни региона.

В 1818 г. секретарем русской миссии в Персии был утвержден Александр Грибоедов. Это известие молодой сотрудник Коллегии иностранных дел воспринял без особого энтузиазма. О своем нежелании ехать в Персию он признается в письме Степану Бегичеву: «Однако довольно поговорено о Притворной неверности; теперь объясню тебе непритворную мою печаль. Представь себе, что меня непременно хотят послать, куда бы ты думал? - В Персию, и чтоб жил там. Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает». В том же письме он замечает, что «музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии».

«Иными словами, дипломат отнюдь не благоговел перед библейской страной, через которую и должен был проехать на своем пути в персидскую столицу. Но эстетика Грибоедова «капитулирует» перед Араратом; уже в феврале он напишет в дневнике: “Въехавши на один пригорок, над мглою, которая носилась по необозримой долине, вдруг предстали перед нами в отдалении две горы - первая, сюда ближе, необычайной вышины. Ни Стефан-Цминд, ни другие колоссы кавказские не поразили меня такою огромностию; обе вместе завладели большею частию горизонта, - это двухолмный Арарат, в семидесяти верстах от того места, где в первый раз является таким величественным <…> Кроме воспоминаний, которые трепетом наполняют душу всякого, кто благоговеет перед священными преданиями, один вид этой древней горы сражает неизъяснимым удивлением. Я долго стоял неподвижен”», - пишет Казинян.

Александр Грибоедов ехал в Ереван через Иджеван и Дилижанское ущелье, которым его «очень пугали». Библейский Арарат, не фрагментарно, а именно во всем великолепии – от подошвы до вершины открылся его взору с Котайкского вулканического плато. И по мере приближения к центру персидского ханства «основание Арарата исчезло, середина тоже, но самая верхняя часть, как туча, висела над нами до Эривани, вспоминает Грибоедов.

В город Грибоедов прибыл 4 февраля и остановился в пику «пост-гюлистанской бойни», на три с половиной дня. Ереван оставил на него скверное впечатление, иначе, впрочем, и быть не могло: разруха - следы последней войны, непомерное возвеличивание лакеями своего сардара и его высокочтимой свиты, произвол в отношении местного населения. Все попытки местной власти завуалировать перед русским посланником реальное положение дел приобретали оттого еще более вульгаризированные формы.

Грибоедов достаточно красочно и подробно описал нравы сардарского двора:
«Мы там пробыли всего три дня с половиной, и то задержали некоторые дела с сардарем. Думали сначала переждать холод, но напрасно: он не переставал свирепствовать. Я даже не отважился съездить в древний Эчмядцинский монастырь, в 18 верстах от Эривани в сторону, и вообще, кроме как для церемониального посещения сатрапу, не отходил от мангала и от камина, который, по недостатку дров, довольно скудно отапливался. Сколько я мог видеть при въезде и выезде, город пространен, а некрасив, и длинные заборы и развалины, следы последней осады русскими, дают ему вид печального запустения. Об обычаях здешних и нравах мне еще труднее сказать мое мнение от недостатка времени и случая к наблюдениям». 

Продолжение следует.

Напомним, что книга Ариса Казиняна «Ереван: с крестом или на кресте» рассказывает об общественно-политической истории Еревана и ереванской местности (как среды обитания) c периода провозглашения христианства по начало XIX в. В книге помимо демонстрации основанных на архивных документах и источниках исторических фактов, рассматриваются основополагающие тезисы азербайджанской историографии и пантюркистской идеологии, призванной, фальсифицируя историю, как армянского народа, так и народов региона, присвоить их историческое, культурное и духовное наследие.